[ThorLoki]

Название: Чужие звезды
Фандом: Тор, Мстители
Автор:  Red Sally
Бета: нет
Вид: фик (ок. 8300 слов)
Пейринг: Тор/Локи
Персонажи: Локи, Тор, Джейн, Сиф, Один, Фригг, Сурт и другие
Категория: слэш
Жанр: драма, пост-муви
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, ООС, POV, вольное обращение с Эддой
Статус: закончен
От автора: написано для  Куклёныш)))

Здравствуй, Джейн Фостер.
Не притворяйся, я знаю, что ты очнулась две минуты назад. Так что здравствуй.
Нет, на тебе нет веревок. Разве путы могут обездвижить и запечатать рот так, чтобы можно было только смотреть и дышать и ничего больше? Мне стоило бы извиниться за это, но пока пусть все остается как есть.
Не пытайся освободиться, не бейся зря, маленькая смертная, ничего не получится. Мидгард разучился пользоваться магией еще раньше, чем Асгард, а в тебе магии не больше, чем в вон той куче хлама на полу. Надеюсь, ты не в обиде на мою прямоту.
У тебя в глазах страх и ярость, дочь Мидгарда. Смертельный страх. Хорошие же сказки ты, выходит, слышала обо мне. Думаешь, я убью тебя, Джейн? Прекращу короткую жизнь движением руки, метну молнию, или как ты себе это представляешь... а может, перережу горло? Вырву сердце и сожру его? Все эти глупенькие ужасы в твоем взгляде читаются так ясно, как если бы ты кричала о них мне в ухо. Плачь, плачь. У нас много времени. Оплакивай себя, свое ничтожное будущее, свои чаяния, которым не сбыться. Плачь, я никуда не уйду. Я подожду, пока твои слезы высохнут, потому что тебе надоест плакать и ждать смерти. Пока твое сердце успокоится, потому что тебе надоест бояться. И тогда в твоих глазах появится любопытство. Я знаю, что оно появится, я сам вложил его в весь ваш род.
А потом я расскажу тебе кое-что, Джейн Фостер. Еще одну недлинную сказку. Ты не успеешь ею утомиться, напротив, занятно будет нам обоим. Иногда бывает полезно вспомнить о себе то, что все остальное время старался выкинуть к демонам из памяти. А ты, возможно, ответишь себе на вопрос, чем ты так провинилась, что он выбрал тебя.
Ты не ослышалась, нет. Впрочем, мне стоило бы оговориться ради того, как быстро у тебя высохли слезы. Смотри, как сильно ты хочешь узнать, что это не я - бог лжи и обмана.
Строго говоря, я вообще не бог. Ни я, ни Тор, ни Один, ни Фригг, которых ты еще не видела и, если повезет, не увидишь. Право зваться богами было у асов лишь в тот день, когда мы создали смертных, по собственной прихоти вмешавшись в процесс творения. Когда парадоксальная жизнь возникла там, где ее не было и быть не могло. А потом мы стремительно утратили это право, по уши увязнув в собственном мнимом совершенстве. Строили козни, играли словами, подставляли и унижали друг друга с упоением, азартом и страстью. Развязывали войны между мирами, обманывали соседей и упивались, наблюдая результаты своих стараний.
Не смотри на меня так. Я принимал в этом самое активное участие, и ты знаешь, почему. Всеми нами, и мною в том числе, двигала скука. Мы умирали от скуки, достигнув всего, на что были способны. Одни умели летать, другие - скакать по мирам, третьи - превращаться в зверей, птиц и друг друга. Четвертые заставляли камни цвести, пятые - гореть. Мы научились жить вечно и перекроили свой мир под себя. И едва закончили, нами овладела лень. Нам лень было учиться чему-то еще и выяснять, на что еще нас хватит. Удовольствовавшись тем, что у нас есть, мы стали забывать, как оно нам доставалось. И начали терять его.
Сейчас Хеймдалль не помнит, и ты не выпытаешь у него, как он построил Радужный мост. Один не знаком с устройством Гунгнира. Защитные механизмы Разрушителя насквозь проржавели, и скоро он перестанет изрыгать пламя, но я не смогу его починить. Асгард ржавеет и рассыпается точь-в-точь как Разрушитель, только немного медленнее. Истлевает, приобретая уродливые очертания, самая суть, сознание Асгарда. Потому-то я и говорю, что у меня нет дома. Мой дом остался так далеко, что никакой тяги не хватит выудить его оттуда.
Тор и я выросли в Асгарде, лишь изредка покидая окрестности царского дворца. Играли, дрались, ссорились и мирились, деля ласку матери и отцовское внимание, когда поровну, а когда и нет. Тор, на попечении которого я оставался чаще, чем поначалу хотел сам, учил меня держать меч и все никак не понимал, отчего я не мог удержать молот, доставшийся ему моими трудами. А спросив у отца, неделю не разговаривал со мной. Нет, я не знаю, что он услышал тогда, он не сказал. Просто пришел однажды и объявил, что кончил сердиться. Моему облегчению не было предела. Я привык всегда быть рядом с ним. Держать его руку темной ночью, когда за окном выла метель и отца с матерью не было рядом. Слушать его голос, когда он похвалялся удачами в воинских тренировках или в науках, когда рассказывал мне, как смотрят на него молодые асиньи из младших. Да просто знать, что он рядом и никуда не денется. Большой, шумный, вспыльчивый и отходчивый, щедрый и веселый, он как никто умел и умеет расположить к себе.
Ты должна была это заметить.
Наше детство выпало на мирное время, и впервые за многие годы грозой запахло лишь незадолго до моего совершеннолетия. Миры, побежденные в давних войнах, исправно платили дань, и Асгард процветал за их счет, купаясь в дармовом золоте и краденой магии, почивая на лаврах прошлых заслуг. До тех пор, пока Муспельхейм не поднял головы. Мы с Тором слышали только, что время от времени горячий мир словно растворяется, пропадая с глаз Хеймдалля, и почему это происходит, понять было трудно.
Сурт появился во дворце в разгар вечернего пира, и трапезу пришлось прервать. Он полыхал таким жаром, что тлела скамья, на которую он уселся. Плавились кубки, которых он касался. Улыбка горела на его лице, когда он смотрел на Одина: жесткая, черная, как вулканический камень, кожа шла сияющими огненными трещинками смеховых морщин вокруг ярко-желтых глаз.
- Здравствуй, Вотан, - громогласно приветствовал он. - Примешь меня?
- Приму, - тяжело, низко прогудел Один. - С чем пожаловал, Сурт?
- С предложением, одноглазый. О пересмотре договора.
Один хмурился. Я слышал, как накануне он беседовал с Тюром. Что-то появилось в Муспельхейме, что-то давало Сурту основания говорить так гордо и беззаботно, тешило его надеждой избавить Муспельхейм от дани. Что это было, Один не знал из-за ставших частыми исчезновений горячего мира из поля зрения.
- И чего же ты от меня хочешь? - спросил Один.
- Свободы. Не ходи ко мне, ни один, ни с войском. Не требуй платы за мир, мне больше нечем платить за него. А значит, те, кто пойдет за мной, станут драться уже не за золото и камни, а за небо и землю. Послушай меня, Вотан. Пока мир будет задаром, тебе не придется отдавать мое золото цвергам за новые мечи.
Вот так, подумал я, и мы с Тором переглянулись. Из данника превратиться в того, кто сам грозит войной – не многовато ли для Сурта? Но Тора его слова как будто не беспокоили. Он смотрел на меня внимательно и словно бы оценивающе, следя больше не за царским спором, а за моей реакцией на него.
- Наглым ты стал на старости лет, Сурт, - рыкнул Один, вставая из-за стола. - Думаешь, мне есть дело до того, как ты добудешь мне золото? Ты проиграл, проиграл позорно, и мне нечего больше тебе сказать. А если Муспельхейм еще хоть раз пропадет с глаз Хеймдалля, Сурт, хоть на час, хоть на минуту, - он наклонился к раскаленному лицу великана, - жди меня в гости.
Стоит ли говорить, что Хеймдалль потерял горячий мир из виду той же ночью, и ни разу за те недели, что ушли на сборы воинства Асгарда, тот не появился перед взором стража. Не повезло Муспельхейму лишь в том, что Радужный мост Хеймдалль мог открыть и вслепую.
Накануне отбытия войска Тор пришел ко мне.
В ожидании битвы он преображается, дочь Мидгарда. Это его настоящая стихия - война, как для Одина, как для Фригг, для Скади - для многих из нас. Тор шагал по моим покоям, и все в нем говорило: Муспельхейм обречен. Даже если сам Один ни разу не замахнется копьем.
- Готовишься к бою, брат? - спросил он.
Я кивнул. Я никогда до того не бывал в горячем мире и не знал, чего ждать. Помимо оружия я собрал с собой целебные мази, настои, амулеты, мало ли что могло пригодиться. Тор застал меня как раз когда я пытался отобрать все самое необходимое.
- В Муспельхейме жарко, - сказал Тор. - Там нет солнца, но есть девятнадцать лун. Десять раскаленных и девять холодных. Когда на небо выходят десять, дышать там не проще, чем в бане.
- Не думаю, что нам будет дело до лун, когда битва начнется, - сказал я, и Тор засмеялся.
- И то верно. - Потом он посерьезнел и бросил на меня очень пристальный взгляд. - Локи. Тебе не страшно?
Когда он так спрашивал, у меня отпадала всякая охота врать. Было подло с его стороны заставлять меня произносить вслух такую правду. Так что я мотнул головой, чтобы не кивнуть.
Он подошел еще ближе и привлек меня к себе.
- Отец тебе этого не скажет, - произнес он тихо. - Не стыдно бояться, идя в бой. Стыдно проиграть бой со страхом.
Мы немного помолчали. Я смотрел на разложенные на столе кинжалы, метательные ножи, звездочки, шипастые браслеты, на один из которых намотался ремешок от амулета против жалящих насекомых. Не понимал, зачем вообще его вытащил. А Тор вдруг взял меня за подбородок, заставив посмотреть на него.
- Эта битва не станет последней для нас с тобой, брат. Ты веришь мне?
Он смотрел испытующе. Глядя на него такого – полного уверенности, злой веселости, желания поскорее встретиться с врагом, нанести первый удар, – я был уверен, что он горы свернет, лишь бы было так, как он сказал.
- Каждому слову, - сказал я.
А он вздохнул, как перед нырком, и поцеловал меня. Да, поцеловал. Как девицу после пира, недолго, но крепко. Развернулся и поспешно ушел.
А я стоял и смотрел на разложенное оружие. Я ждал и боялся чего-то подобного, но не от Тора, а от себя. И помыслить не мог, что Тор, слова и действия которого я мог предугадать на пять шагов вперед, может сделать такое.
Ты кривишь губы, Джейн Фостер. Что значит твоя гримаса? Изумление? Отвращение? А теперь попробуй спросить себя еще раз, лгу я или говорю правду. Впрочем, по твоему лицу я вижу, ты чувствуешь, каков ответ.

Ваши сказания описывают Муспельхейм как огненный ад, лишенный жизни, но отчего-то умалчивают о том, как он стал таким. А я видел этот ад, когда он еще был красив. Тебе не понравилось бы, смертные слишком привязаны к своим представлениям о красоте. Если трава, то зеленая, если небо, то голубое, если кровь, то красная, верно?
Небо Муспельхейма было рыжим, испещренным облаками цвета красного золота, среди которых, то и дело скрываясь, плыли десять белых лун. В поле, где, встречая нас, уже выстроилась армия Муспеля, колыхалась на горячем ветру алая трава. С кварцево-белых отрогов далеких гор спускались широким веером русла семи рек, вода в которых мерцала почти ядовитой зеленью из-за обилия в ней меди.
Только что начавшийся день опалял нас, явившихся в горячий мир в доспехах, бряцая железом. Пить захотелось уже через несколько вдохов, но времени на это не хватало. Армия Асгарда выстраивалась на краю долины, ровной, как стол, а с Радужного моста сходили все новые и новые отряды.
Пот струился по лицу Одина, язвил старые шрамы, но шлема он не снимал. Из всех нас с непокрытыми головами шли только Тор и Сиф, да я, потому что привык драться без шлема. Вслед за Слейпниром мы шли пешими, пока не оказались на середине поля, между двумя ровными строями воинов. Вблизи войско сынов Муспеля было еще более впечатляющим. Тор рядом со мной ухмыльнулся, обводя взглядом замершую в ожидании конницу.
Один понял руку, и, отделившись от строя, к нему навстречу выехал Сурт.
- А мне казалось, он выше ростом, - хмыкнул Фандрал.
- Видать, замерз, глянув на Локи, да и съежился, с кем не бывает, - гоготнул Волльстаг.
Сиф дернула плечом, не сводя глаз – не с наездника, нет, а с его скакуна. Хочу такого же, ясно читалось в ее глазах.
Опалово-черный дракон тек в высокой траве, упряжь сливалась цветом с его шкурой, рогатая башка на длинной шее была опущена вниз, точно он принюхивался к земле, по которой ступал. Вдвое крупнее Слейпнира, он, ссутулившись, приблизился и высунул быстрый блестящий язык, намереваясь познакомиться. Слейпнир попятился, и Один резко осадил его, одновременно натягивая поводья и ударив пятками, принуждая стоять на месте, пока безглазая черная морда маячила совсем близко.
Голос Сурта показался мне незнакомым. Когда я слышал его в Асгарде, он звучал громче, а теперь был до странности ровным и усталым.
- Зачем ты пришел, одноглазый?
- Взять свое.
- И пролить кровь?
Один пожал плечами.
- Кровь и так прольется, хозяин огня. Ты упустил свое время.
- Остановись, одноглазый. Смири свою гордыню.
- Это не мной движет гордыня, Сурт. Это не я отказался отдать требуемое по-хорошему.
- Ты забыл, чем гордыня отличается от гордости, Вотан. Так я тебе напомню.
- Попытайся.
Сурт сжал поводья. Дракон поднял, наконец, голову и, повинуясь непроизнесенному приказу, издал оглушительный протяжный вопль. Слейпнир захрапел и дал назад, не обращая внимания на рассаженные в кровь бока. Кавалерия Муспеля – сотни всадников на горбатых спинах взнузданных драконов – ответила вожаку гортанным кличем. Черная тварь под Суртом развернулась и так же плавно, как приползла, отправилась обратно. Один дал знак приготовиться коннице Асгарда.
Скади выстрелила, едва кавалерия Муспеля двинулась вперед. Она скрывалась за линией конницы, во главе лучников, и должна была ждать, пока великаны не приблизятся, но у нее сдали нервы. Жара, слова Сурта, бескрайнее красное море перед глазами, горбатые черные звери, текуче скользящие в нашу сторону, - не знаю, что ее добило. Бой начался не так, как должен был начаться. Стрела Скади перелетела через все поле, вонзившись точно в грудь одного из драконов в первых рядах чужой кавалерии, и эйнхерии приняли этот выстрел как приказ.
Стрелы, попавшие в драконов, отскакивали от блестящей черной шкуры – только Скади могла пробить чешую. Я переместился к лучникам: набросил щит от длинных стрел, летевших через поле, заговаривал асгардские луки, пока не начал заговариваться сам, путая формулы. Но и того, что я успел, хватало: падать стали и драконы, и великаны; металл наконечников плавился в их плоти, но, сбитые с седел, они попадали под копыта асгардских коней. Ряды всадников редели, стремительность, с которой они приближались, не спасала их. Потерявшие наездников звери все так же рвались вперед и, сталкиваясь с конными воинами Асгарда, кусались, вставали на дыбы и рвали лошадей и воинов когтями, дрались до тех пор, пока не оказывались затоптаны.
Один гнал Слейпнира в самое пекло, ища Сурта, но на его черном чудище уже восседал другой великан – моложе и мельче. Зло закричав, Один схлестнулся с ним, а по его кличу вперед бросилась пехота.
Наблюдая за боем, я старался не терять из виду Тора, но это было и несложно. Молот, раскручиваясь на длинном ремне, мелькал ясным серебристым колесом над черными головами великанов, обрушиваясь на непокрытые макушки. Вот он разогнал троих противников леди Сиф – пеших, а может, всадников, сбитых со своих чудищ, – вот светлые вихры пропали с глаз в ало-черной пелене, когда он припал на одно колено, чтобы в следующую секунду взлететь над целым отрядом. Стихийная мощь Мьелльнира не могла противостоять сынам Муспеля, которые не боялись молний, да и гроз в том мире никогда не бывало, но он крушил их без всякой стихии, взывая не к мощи молота, а к грубой и надежной собственной силе.
Я следил за ним, едва успевая отбиваться от тех, кто уже прорывался к оставшимся беззащитными лучникам.
- Локи! - заорала Скади, отшвыривая опустевший колчан. - Ты что, уснул?
Щит начал рассеиваться: куда быстрее, чем я ожидал, создавая его. Я быстро закрыл ее отряд снова, отведя глаза тем великанам, что были поближе. На новый щит было до странности сложно собрать силы. Будто что-то в самом воздухе Муспельхейма мешало сосредоточиться. Я растерянно посмотрел на Скади, развел руками, едва не схлопотал длинным кривым клинком по шее, отбился и снова поискал Тора, но увидел не его. Я увидел Сурта, пешего, уверенно двигавшегося к нему со спины. Копье в левой руке хозяина горячего мира было опущено, и шел он скрытно, полуприсев, поскольку был достаточно высок даже среди собратьев.
Моего окрика Тор не услышал. Я рванулся было к нему, но отчаянно не успевал. И тогда метнул в Сурта нож.
Это было невероятно глупо. Нож чиркнул по его коже, жесткой, как раскаленный камень, едва царапнул и отскочил, потерявшись в алой траве. Но Сурт остановился и оглянулся. Я промчался еще несколько десятков шагов, пока до меня не дошло, что Сурт вот он, Тора, так и не заметившего ничего, след простыл, и вокруг только схватка, где каждый дерется с дюжиной. А я по-прежнему не мог сконцентрироваться, чтобы использовать магию в достаточной мере.
Первым делом я растроился. По прямой и слева к Сурту двинулись фантомы, с одинаковым выражением отчаянной храбрости на обожженных, шелушащихся физиономиях. Сурт замешкался, но, поднимая копье, повернулся все-таки влево, оставляя за спиной и меня, и второй фантом. Взгляд мой упал на его правую руку, и я нашел время удивиться. Ладонь и предплечье были скрыты тяжелой кованой золотой перчаткой, в костяшках и с тыльной стороны которой тускло горели несколько крупных разноцветных кристаллов.
Сурт отвел руку в диковинной латнице в сторону и сделал бросок. Фантом отскочил назад, но копье достало его и пронизало, заставив раствориться. Поняв свою ошибку, Сурт зарычал и повернулся, с маху развеяв второй фантом.
Мой взгляд был прикован к его перчатке. Дети Муспеля дерутся обнаженными, в одних только украшениях-оберегах, как ётуны, так откуда у Сурта эта латница, явно цвержьей работы? Времени обдумывать это у меня уже не было, зато загадочным образом вернулась способность собирать силу. Сурту я послал еще с дюжину фантомов, заставив их мелькать и выплясывать у него перед глазами. На этот раз он был умнее: не махал копьем, а шел сквозь них, как сквозь туман, но мне хватило времени достать второй нож.
Как одолеть дитя огня, Джейн Фостер? Ты знаешь? Я тоже не знал, но некоторые соображения у меня были.
Нож я заговорил, слегка царапнув себя по запястью. Ты ведь знаешь, кто я, верно? Еще одно чудовище из тех, которым лучше бы не рождаться на свет. Но Сурт не знал этого, и никто до поры не знал, даже я сам. Но это не значило, что я не пытался пользоваться тем, что имел. Лезвие ножа на секунду покрылось изморозью, впитало выступившую кровь и снова засверкало чистым металлом. Сурт приблизился, и ярко-синий кристалл в его латнице разгорелся ярким огнем. Но он по-прежнему не поднимал руки, даже в защитном жесте, а целил в меня копьем. Памятуя о судьбе фантомов, я не стал ждать, пока он подойдет еще ближе. Довольно было и того, что я видел его глаза, желтые и горящие, окруженные сетью золотых трещин. Заговоренный нож полетел в правый глаз.
Сурт сделал еще несколько шагов, застыл и рухнул, вытянувшись – прямые ноги, прямые руки, распахнутый рот. Огонь, полыхавший в его глазах, потух, мертвым и неподвижным сделалось черное лицо. Я тут же позабыл и о нем, и о ноже, торчавшем из его глазницы, и о латнице, занимавшей мои мысли всего мгновение назад.
Голова Тора мелькала то тут, то там вместе с серебристыми сполохами вращающегося молота. Слейпнир бесновался под Одином, раз за разом обрушивая все четыре передних копыта на головы черных драконов – кровь сочилась по его ногам от их укусов, но он ошалел настолько, что уже ничего не чувствовал, и сам кусался не хуже дракона, весь в поту и розовой пене. Вспышки Гунгнира меркли в ярком свете дня, но следы разрушения, которые оставляло копье, говорили о том, что магия Одина все-таки отвечает ему и не капризничает, как моя. Троица воинов, увидев, что я отвлекся, встала на защиту лучников, а тех хватало лишь на то, чтобы выбивать последних великанов из седел. Эйнхерии, пешие и конные, теснили детей Муспеля, те рвали и сминали их в ответ, прикосновениями раскаляя доспехи, плавя оружие, но все же отступая назад, на свой край поля.
Невзирая на смерть Сурта, битва продолжалась и завершилась только глубокой ночью, когда небо из рыжего стало пурпурным и девять бледно-зеленых лун в окружении незнакомых созвездий поднялись над полем, окрашивая траву из красного в черный цвет. Света они давали едва ли не больше, чем луны Асгарда, но разглядеть что-либо могла разве что Скади, зоркая, как кошка, и злая, как тысяча ётунов.
Уже после того, как кончился бой и яростные вопли великанов сотрясли долину от края до края, достигнув белых гор, после того, как они сложили оружие и унесли тело Сурта, оставив прочих покойников валяться вперемешку с останками черных драконов, Скади обрушилась на меня за то, что я оставил стрелков без магической защиты.
- Чем ты думал, сопляк? - кричала она. - Повелитель магии хренов, для чего Всеотец взял тебя с собой, а не оставил с детьми и женщинами, где тебе самое место? Что ты делал, когда оставил нас без щита и без собственного внимания? Из-за тебя лучшие асгардские стрелки могли полечь, а ты небом любовался! А где ты был, когда сюда добрались драконы? Если бы не Волльстаг…
- И Фандрал, - начал было тот, но шарахнулся прочь от ее взгляда.
- …Если бы не их помощь, лежать бы нам всем на этом поле. А ты что делал? Отвечай мне!
Я был так растерян, что даже не подумал осадить ее. Война войной, но битва выиграна, и после боя я снова был не магом в войске, а сыном царя, а она отчитывала меня, как самого младшего стрелка в своем отряде. Помощь пришла неожиданно. Скади замолкла на полуслове, склонила голову, и я видел, как она испуганно кусает губы, пытаясь угадать, какая часть ее гневного монолога была услышана.
- Остерегись, Скади, - рявкнул Тор, опуская руку мне на плечо, - так разговаривать с моим братом! Как бы он ни вел себя, у него были причины. Верно я говорю, Локи?
Я только кивнул. Плечо в том месте, где лежала его тяжелая ладонь, немилосердно жгло от соприкосновения с горячим металлом доспеха. Все тело ныло от перерасхода магии, которая так плохо подчинялась мне под этим рыжим небом. Но я отчетливо помню и с уверенностью могу сказать – это был последний раз, когда Тор назвал меня братом.
Оставив Скади бестолково ловить ртом воздух, Тор тащил меня прочь от поля боя, туда, где на краю равнины, за грудой камней, невидимая в почерневших зарослях, шумела вода. Это медные реки с гор проложили глубокие русла, разделив равнину извилистыми линиями.
- Не стоило тебе дерзить Скади, - сказал я. - Узнает Всеотец…
- Всеотец не узнает, - резко ответил он. - Ему нет до этого дела.
Он сгреб меня, встряхнул.
- Как тебе война, Локи? По вкусу?
В его глазах, отражавших зеленые луны, все еще горел огонь битвы, а мои глаза слезились от его взгляда. Он не устал, не пресытился – не мог пресытиться. Раньше его молот расколется о новую цель, чем Тору надоест драться. Но бой закончился, а огонь, пожиравший Тора, все еще искал выхода, будто за прошедший в схватке день стал только голоднее.
- Отпусти меня, брат, - попросил я, но он не услышал.
- У сынов Муспеля нет крови, - говорил он. - Только камень и пламя, текучая лава в жилах, угли в глазах. Кровь эйнхериев выкипает от их взгляда. Но они проиграли, Локи, ты понимаешь? Проиграли!
Чем сильнее я упирался руками в его латы, тем крепче он сжимал мне плечи. Ладони горели от перегретого металла, горели и легкие, и наконец я сдался. Он схватил меня за волосы, сжал кулак на моем затылке. Он говорил еще что-то, я не помню. Но глаза у него пылали не тусклее, чем у Сурта, когда тот распознал мои фантомы, и впервые этот блеск не только завораживал и восхищал меня, но и пугал.
Он взял меня прямо там. За грудой белых камней, у которой был разбит лагерь, среди режущих стеблей высокой травы, всего в нескольких шагах от поля, усеянного трупами и залитого кровью, куда уже начали слетаться и сползаться дикого вида падальщики – змееподобные, полупрозрачные, тускло светящиеся в кромешной черноте равнины.
Пока его друзья праздновали свою великую победу, пока они пили вино и в перерывах между кубками славили леди Сиф, сидевшую меж ними, Тор швырнул меня на свой плащ лицом вниз. И я солгал бы, сказав, что сопротивлялся. Это ведь был Тор, мой Тор, мой брат, старший, лучший, любимый, и он был там со мной, сразу после того, как мы дрались плечом к плечу. Снизошел ли, признал ли как равного - мне было все равно.
В нос ударял острый железный запах дыма и крови, и кровь гудела в ушах, приливала к щекам и к паху, голова шла кругом и от усталости и опустошенности, точно дело было не после битвы, а на пиру, который затянулся на сто лет и из увеселения превратился в пытку. Я же был будто пьяный – ни оттолкнуться от земли, ни подняться хотя бы на колени, ни вскрикнуть – слушая, как он рычит и бранится за спиной, непослушными пальцами пытаясь выковырять меня из доспехов, я вцепился руками и зубами в складки его плаща, да так и лежал потом, не в состоянии разжать кулаки и разомкнуть челюсти.
- Вставай и одевайся, - сказал он через несколько минут. Дыхание у него уже выровнялось, он слез с меня, поднялся, поправляя штаны. - Утром в обратный путь.
Ночь была ничтожно коротка: те, кто надеялся отдохнуть, успели только расстелить плащи и попоны до восхода первой белой луны. А к тому времени, как я поднялся и придал себе подобающий вид, Волльстаг и Фандрал уже обошли убитых и забрали все, что посчитали нужным унести. Драгоценные мечи и палицы, редкой работы кинжалы и дротики, а луки и стрелы – такие легкие и такие мощные, что, не будь в отряде меня, никакие латы не защитили бы Тора и троицу воинов.
Огун и леди Сиф обирали с покойников украшения. Порою он срубал перстни вместе с черными будто каменными пальцами, показывал ей – она морщила тонкий нос, и пальцы, унизанные драгоценностями, летели на землю.
Тор взял только одну вещь. Золотую латницу с пятью крупными самоцветами на костяшках сверкающих пальцев. Тогда я не знал, что это такое, зато отлично помнил, что хозяина латницы я убил сам.
- Это моя добыча, брат, - сказал я. - Отдай.
Тор поднял брови, посмотрел на меня, улыбнулся нехорошо. Я запомнил эту его ухмылку, потому что потом он сказал мне:
- Знай свое место.
Только это. Достаточно четко, чтобы до меня дошло, что никакого признания равенства не было, и снисхождения тоже, а что было – не знаю до сих пор. Тор вошел в палатку Одина и вернулся уже без перчатки. Волльстаг подошел, сваливая награбленное к моим ногам. Из его охапки сыпались на землю наконечники копий из редчайших сплавов, кривые мечи с резными рукоятями, способные слету разрезать канат, как шелковую нить, и пропороть любой доспех, будто ветошь. Фандрал был хитрее. Все, что он собрал, уместилось в его седельной сумке, но это оказались живой нож, раны от которого не заживали, заговоренный яд для стрел с такой сложной формулой, что даже альвам не под силу оказалось ее воспроизвести, плеть погонщика драконов, слушавшая мысли того, кто держал ее в руке, и еще пара вещиц, которые Тор назначил в подарок Фригг.
- Что молчишь? - весело спросил меня Волльстаг. - Чего застыл? Неужто Тор все-таки сумел запечатать твой брехливый рот?
- Не лезь к нему, - зло одернула его Сиф, и при этом посмотрела на меня так, что мне захотелось немедленно вернуться назад, к началу битвы, и подохнуть от руки в золотой латнице. Она все знала. Она все поняла.
- Так я и не лезу, - пожал необъятными плечами Волльстаг. - Локи, раз тебе все равно делать нечего, подлатай-ка меня.
Что же ты забыла моргать, Джейн Фостер? Хочешь сказать мне что-то? Или, может, я уже достаточно жалок, чтобы ты перестала бояться и дала освободить тебе руки?
Я не нуждаюсь в твоей жалости. Мне нужно кое-что иное, но тебе незачем это знать. Вижу, ты готова слушать меня, слушать еще, несмотря на то, что мне нечем подтвердить свои слова. А у тебя нет никаких причин верить мне. И клятая прорва причин подозревать ложь даже там, где ее нет. Ты в своем праве, Джейн. Но ты сама должна решить, солгал я или нет.
Мы возвращались с триумфом, больше похожим на позор. Убитыми Асгард потерял почти треть войска, а многие из раненых уже были на пороге Хельхейма.
Прежде чем шагнуть, замыкая исход нагруженного трофеями войска, на Радужный мост, Один обернулся и оглядел усеянную трупами равнину. Черные тела на красной траве под рыжим небом. Повозился с золотой латницей, которую напялил сразу как получил и не снимал даже во время короткого сна. Выломал из лапок синий и белый кристаллы и спрятал за пазуху. Я собрался было спросить, зачем портить оружие, но его мрачная удовлетворенная усмешка остановила меня.
- Отойди, Локи, - сказал он, поднимая руку в латнице.
Равнина полыхнула белым, свет взметнулся к самому небу, достиг горизонта, ослепляя даже сквозь плотно сомкнутые веки. Я закрыл лицо руками, согнулся, спрятал голову, но даже тогда видел, как взрывалась, раскаляясь, белая земля, а мертвецы тучами пепла взмывали в воздух вместе с паром испарившихся рек. Там, где колыхалось багровое море травы, пласты земли и камня вставали дыбом, чтобы почти сразу, истлев и расплавившись, растечься уродливыми лужами, а сквозь них уже проламывались новые.
Когда со стоном рухнули горы, Один втащил меня на мост за шиворот. За нашими спинами продолжало реветь и стенать, горя и рушась, то, что перестало быть интересным царю богов.
- Прощай, Сурт, - прохрипел он.
Недостающие камни он вправил обратно прямо на мосту.
- Латница Бесконечности, - сказал он, нежно глядя на трофей. - Пять кристаллов, уравновешивающих друг друга, даже по отдельности всемогущих. Разум, Реальность, Время, Пространство, Душа и Сила. Страшное оружие в недостойных руках.
- Надо думать, ты выдернул разум и душу? - спросил я. Что-то стало с голосом, я надышался пеплом, и не думал, что он услышит меня. - Совсем как из Муспельхейма.
- Молчи, Локи! - сверкнул глазом Один, и я понял, что был прав. - Молчи, убийца хозяина Муспеля. Угостить Сурта своей кровью, надо же было додуматься.
- Это было наитие, - попытался оправдаться я.
- Это было надругательство, - хрипло оборвал меня Один.
Больше он ничего не сказал, пока мы не сошли с моста. По дороге я вспоминал, как бывал наказан и за меньшие провинности, чем убийство царей. Вспоминал, как проспорил цвергам плату за молот Тора. Как месяц спал в хлеву после рождения Слейпнира. Всеотец суров. Я думал и не мог представить, что он изобретет на этот раз. Но он любовно поглаживал латницу и, даже сняв ее с руки, смотрел только на нее, как даже на Фригг смотрел лишь изредка.
Хеймдалль склонился перед нами, тяжело опершись на меч.
- Ты все видел, Страж? - спросил Один.
Хеймдалль смерил меня тяжелым, холодным взглядом и молча кивнул.

Я ждал наказания за смерть Сурта, которое считал неизбежным, хотя не мог себе объяснить, почему. Сурта я убил в бою, а что использовал при этом магию – так кто мешал Сурту поразить меня своим оружием? То, что Один медлил, я списывал на ценность нежданного трофея – золотой перчатки. Латной рукавицы Бесконечности, как именовал ее Всеотец. Он знал о ней больше, чем говорил, но выспрашивать его мне было не с руки. Латница, превратившая горячий мир в огненное пекло, которым тот является по сей день, заняла место в оружейной в самом глубоком подвале под царским дворцом, а мне достался только тяжелый взгляд Одина и нечитаемый – Фригг, будто она глядела на незнакомца.
Один заставил меня заговорить своей кровью все холодное оружие, какое носила при себе его личная гвардия. По капле на клинок – но когда заканчивались посвященные этому наказанию дни, я едва доползал до своих комнат. У меня не было сил даже задуматься, зачем вдруг царским гвардейцам оружие против побежденного Муспельхейма.
Тор не ходил ко мне. Его троица и леди Сиф тоже сторонились меня, и несколько недель я провел в мучительном ожидании насмешек и издевок: за промахи с магической защитой, за то, что в кои-то веки не сумел постоять за себя в перепалке со Скади, а может, и за то, что они могли слышать меня и Тора в ночь перед возвращением в Асгард. Но кончилось мое ожидание тем, что у Волльстага воспалилась залеченная мною рана – оттого только, что я запретил ему поднимать топор, а он спьяну поднял, а потом еще и залепил разошедшиеся края как попало. Пока я убирал последствия его глупости, он рычал на меня, чтобы не орать. Я тогда нарочно забыл про обезболивающее зелье, поэтому нисколько не удивлялся ни его серому лицу, ни скрипу зубов. Когда он ушел, я вздохнул спокойно.
На совершеннолетие Тор подарил мне пояс. Широкий пояс с удобными петлями, крючками и цепочками, на которых я мог закрепить все свое метательное оружие. Одно омрачило мою радость: нарочито громкое шипение леди Сиф о том, что теперь Тору осталось подарить мне серьги, сапоги и плеть, как любой девке. Но Тор снова был ласков со мной, а ее как будто не слышал. Он увел меня, пьяного и счастливого, с праздничного пира, проводил по переходам, лестницам и галереям прямиком в мои покои и поцеловал в висок уже на пороге. Я думал, этим все и закончится, но не тут-то было.
Ты слушаешь меня, дочь Мидгарда? Не смей отворачиваться, не смей закрывать глаза. Смотри и слушай: вот тебе знания, к которым ты так отважно тянулась, вот тебе подноготная золотого Асгарда и его золотого царевича. Смотри на меня, иначе мне придется заколдовать твои глаза, а я не хочу.
Я запомнил и это. Запомнил, как снова валялся на животе, уткнувшись носом уже не в складки красного плаща, а в собственную подушку, и хмель выходил из меня толчками, а радость улетучивалась невесомым облаком, стремительно и неостановимо, оставляя по себе только запах Тора, хотя это были мои покои, его хриплый голос, хотя это я должен был кричать, его ладонь, вцепившуюся мне в загривок. Так закончился день моего совершеннолетия.

Муспельхейм напомнил о себе через год после памятного боя. На этот раз не было исчезновений, беспокоящих Хеймдалля. Был официальный визит.
О нем Асгард был оповещен за день до назначенной даты, чтобы асы были готовы, когда Хеймдалль впустит посланцев. Без перчатки Сурта великаны не могли путешествовать между мирами вне Радужного моста.
Великанов было две дюжины. Среди них были и мужчины, и женщины, которых я опознал по чуть меньшему росту, более длинным жестким рыжим волосам и тяжелым золотым монистам, прикрывающим плоские груди.
А еще среди них был Сурт.
Я не верил глазам, но не узнать его было нельзя. Он шагал тяжко, едва переставляя ноги, всем весом опираясь на молодого великана с массивными серьгами в ушах и широким обручем вокруг бритой головы. Один глаз его тускло тлел бледным золотом, почти потухшим. Вместо второго серебрился вплавившийся в глазницу металл моего ножа, безобразной кляксой закрывая лицо от виска и лба до середины щеки. Вся половина лица была неподвижна, и кожа была холодна и мертва даже на вид.
- Одноглазый, - услышал я его голос, надтреснутый и сиплый. В нем звучала издевка.
Один сошел с трона. Мы с Тором, стоящие у подлокотника, застыли на месте. Я пытался не смотреть на молодого великана, удерживавшего Сурта на ногах, но все время возвращался взглядом к нему. А он смотрел так, будто готов был сейчас же меня продырявить.
- Что это с тобой, одноглазый, - притворно изумился Сурт. - Бежишь навстречу, как к родичу. А сам натравил на меня своего ручного колдуна, как спускают с цепи собак.
Я не ждал, что Один вступится за меня. Но его молчание все равно покоробило.
Один тем временем подошел ближе, и Сурт понизил голос. Но я все услышал – стоя на ступеньку ниже, чем Тор, я запомнил весь их диалог.
- Ты хитер, Вотан, - прохрипел Сурт. - Но ты привык, что тебе прощают обиды, и расслабился. А я здесь, чтобы потребовать мести. Платы за то, что принес твой поход лето назад. Ты убил нашу землю, Вотан. Ты убил Муспельхейм, как твой выродок убил меня. И как Муспельхейм, я не хочу сдохнуть не отмщенным.
После этих его слов женщины выступили вперед из рядов великанов. И принялись сдергивать с себя украшения, швыряя их к ногам Одина. Золотые кольца, серьги, мониста, пояса, цепи, браслеты, подвески, заколки падали и звенели на каменном полу, катились по залу. Вскоре Один стоял по щиколотку в золоте.
- Бери свое золото, Вотан, жадный до блестящих игрушек. Бери и не ищи больше, потому что я проклял каждый ничтожный самородок, каждую песчинку, каждую тонкую жилу в наших горах. Ни один из сынов Муспеля больше не станет добывать золото ни для тебя, ни для меня. Не ходи в мертвый мир, Вотан, или он, не я, заберет тебя.
- Зачем же ты показал мне сына, Сурт? - прорычал Один. - Чтобы моему ручному колдуну недолго искать мишень?
Молодой великан вздрогнул. Сын Сурта, понял я. Ждет, когда сможет отомстить за отца.
- Чтобы он знал, кому суждено осуществить месть! - крикнул он.
Один поморщился.
- Любите вы громкие слова, Сурт. Посмотрим, полюбишь ли ты асгардских лекарей. Ведь они тебе нужнее, чем кому-либо. У меня есть и другие колдуны. Оставайся здесь. Все оставайтесь!
С каждой фразой его низкий голос все больше наполнялся силой, а тон выражал прощение за дерзость, милосердие, радушие, но это вряд ли могло бы обмануть великанов, учитывая, как быстро по знаку, данному Фригг, слуги подобрали с пола все золото до последнего колечка.
Однако Сурт шепнул что-то на ухо сыну, и тот, бросив еще один быстрый взгляд в мою сторону, кивнул.

- Царевич Муспельхейма не оценил твоей услуги, Локи, - качал головой Один, улыбаясь собственной шутке. - Не желает или не видит удачной возможности принять корону пораньше.
- Он юн, - сказал я. - Думает, великаны не примут его власти раньше времени. Недаром же я и Тор ждем твоего слова, чтобы правопреемство было законным.
Сурт, его сын, их свита остались в Асгарде. Они не сели пировать с нами, а сразу разошлись по своим покоям, устроенным над банями: им, привыкшим жить в пекле, было холодно в стенах дворца. После пира Один призвал меня, и, провожаемый недовольным взглядом захмелевшего Тора, я отправился в покои Всеотца.
- Асгард, - веско сказал Один, - это не дикие степи и нагорья Муспельхейма. Это у нас копье переходит наследнику из живых рук, и если хоть одни руки дрожат – смене власти не бывать. Сурт знает, что его дни сочтены, а вот сынок его этого замечать не хочет. Ты слышал, что он сказал?
- Просил выдать меня.
- Не просил – требовал. Прошел год, видно, он не отваживался на такую наглость, пока трон не начал жечь ему зад. И теперь он, не имея за душой ничего, кроме своих ран да слепой преданности подданных, посмел угрожать мне кознями своего пекла, если я этого не сделаю. И никакие уверения в том, что ты примерно наказан, его не убедят. Может, стоило выбрать кару посуровее… - он задумался на несколько секунд. - Как думаешь, Локи, что я предприму?
- Ничего нового, - сказал я, чувствуя закипающую в груди злость пополам с обидой. - Придумаешь еще какую-нибудь занятную казнь. Пригласишь Сурта и его наследника поглазеть. А потом отправишь Тора вытирать мне сопли. Может, он даже расскажет, почему безнаказанным остался «ручной колдун» и «выродок» с моим именем в одной фразе.
Один рассмеялся.
- Я не запрещал тебе оскорбить в ответ, - просто сказал он.
Я только кулаки сжал.
- Сурт упрям и упорен, Локи, - продолжил Один, щуря глаз. - Тебе крупно повезло, что он не умер сразу. Тогда его сын явился бы за твоей головой один и без всяких предупреждений. Поверь, он нашел бы способ, и ты не скрылся бы от него ни в одном из миров. А так… - он поскреб бороду. - Он пришел, чтобы предупредить нас, да еще и так любезно привел на смотрины наследника. Мы готовы. Что еще важнее – ты готов.
- К чему?
Он уставился на меня, будто не понимая, что это за болван вдруг предстал перед ним вместо младшего сына.
- Зимние ночи, - сказал он наконец, - холодны даже в Асгарде. А главное, они очень долги. И как бы ни был беспокоен припозднившийся гость, нет ничего крепче сна зимней ночью. Особенно если в очаге над каждым третьим поленом сама Фригг спела свою колыбельную.
И тогда до меня дошло.
- А кто будет придумывать казнь убийце не только царя, но и наследника? - спросил я, уже стоя на пороге.
- Боюсь, в этот раз кара никого не настигнет, - грустно ответил Один. - Зимние ночи так темны, что порою слепнет даже правосудие.
Он лукавил. Я не пошел к себе: пояс с кинжалами был при мне, кровь моя – тоже, путь к комнатам, где разместились гости из пекла, был неблизок, и мне достало времени представить все, что ждало бы меня, вернись хоть один великан домой живым.
Муспельхейм должен был быть обезглавлен. Как бы беспокоен ни был гость, сказал Один. Сурт был весь – само беспокойство. Даже побежденный, он не переставал быть опасным, раз уж Один не сомневался в способности великанов отыскать обходные пути в Асгард.
Я спускался с этажа на этаж, мчался по галереям, все ускоряя шаг. Я ждал, предугадывал и получал кару за все, что делал и чего сделать не мог, привык сосуществовать с нею и не останавливаться, испугавшись ее. Но безнаказанность, так прямо обещанная Одином, окрылила меня. Возможность совершить не обычный проступок, а злодеяние. И выйти сухим из воды. Безнаказанность. Предвкушая ее, я был почти счастлив.
Кинжалы я смочил кровью так обильно, что голова начала кружиться. На ногах меня держала эйфория безнаказанности. Перерезая глотки спящим, тщательно убеждаясь в каждой смерти, чтобы не повторить истории с Суртом, я ни разу не ощутил укола совести. Ни один великан не проснулся, ни один не успел закричать, предупреждая прочих, – это занимало меня больше всего.
У сынов Муспельхейма нет крови, думал я, пряча кинжалы в ножны на поясе. Им хватает капли крови мага. Я возвращался наверх так же быстро, как до этого спускался. Головокружение усиливалось, сердце колотилось от не оставляющей меня сумасшедшей радости. Меня не покарают. Мне ничего не будет. Ни один волос не упадет с головы выродка, никто не тронет ручного колдуна.
Я споткнулся, сбился с шага, резко остановился. Оскорбивший умер, а оскорбление выжило. Засело в мозгу даже крепче, чем мне казалось. Один и правда управлял мною. Я вспомнил, как изменился его тон, когда он говорил, что не выдаст меня, и объяснял необходимость смерти Сурта и его сына. Он использовал меня как орудие, хотя то же самое мог сделать любой из его гвардейцев, имевших при себе заговоренное оружие. В конце концов, он мог сделать это сам, ведь у него была золотая латница. Но он предпочел отправить меня. Зачем? У меня все получилось, две дюжины трупов в гостевых спальнях – подарок Всеотцу для успокоения его мятущегося сердца. А если бы меня обнаружили? Если бы меня схватили? Он мог бы сказать, что безумный мальчишка действовал по собственному почину. А раз так – казнь мне придумали бы сами великаны. И не думаю, что они были бы милосерднее асов.
Я ударил в стену кулаком, и из-за стены послышался низкий сердитый голос. Я, наконец, понял, где нахожусь. Заспанный Тор уже распахнул дверь своих покоев и теперь смотрел на меня – ошалелый взгляд, бледное мокрое от холодного пота лицо, руки в крови из бесчисленных царапин на распоротых предплечьях. Он уже открыл рот, чтобы задать гневный вопрос, но я не дал ему этого сделать.
Я втолкнул его в комнату, запер дверь и заткнул ему рот.
Первый раз в жизни я пришел к нему сам. Сам навязывал ему любовную игру. Мне хотелось, чтобы игра была, и была долгой. Он перевязывал мне руки, разодрав на полосы свою рубашку, а я целовал его и повторял: у сынов Муспельхейма нет крови. Особенно важно было, чтобы он это понял.
Туго спеленатые руки успели онеметь, пока Тору надоело целоваться и он прекратил игру. На этот раз мы были лицом к лицу, и я видел его вблизи, и мне это не понравилось. Я предпочел бы смотреть сверху вниз, но выбирать пока не мог. Уснули мы уже под утро: он, излившись дважды, поцеловал меня в висок и отвернулся, а я успел только сомкнуть и разомкнуть веки, как уже пора было отправляться к себе.
Почему ты снова плачешь, дочь Мидгарда? Ты услышала обещание убить тебя? Я такого обещания не давал никому. А если и давал – неужели ты считаешь меня достаточно честным, чтобы держать слово? Не плачь, я еще не закончил сказку.
Один встретил меня с удивлением. Я рассказал ему о мертвых великанах, которые уже не будут опасны для Асгарда. Но взгляд его единственного глаза был не удовлетворенным, а встревоженным. Если не сказать – напуганным. Он пристально смотрел на меня, когда я с трудом глотал пищу за завтраком, борясь с неизвестно откуда взявшейся дурнотой. И после трапезы, когда я ушел в библиотеку, и позже, во время боевой тренировки, когда я скакал по двору с шестом, утаптывая неглубокий снег, этот взгляд чудился мне, заставляя вжимать голову в плечи.
Один не верил, что я действительно убью их. Ждал, что я дам слабину. Проявлю… милосердие?
И буду пойман.
Тела великанов – холодные черные камни, ничем не напоминавшие грозного властителя и его подданных, - приняла черная вода в проруби поодаль от дворца. Река забрала их, и они пошли ко дну без малейшего плеска. Слова Сурта о проклятии Муспельхейма перестали быть загадкой для Одина только тогда, когда лед стал таять и сошел снег с великих гор.
Но проклятие обрушилось не на золотой дворец. Стоило только успокоиться весенней воде в реках и первым травам пробиться на солнечный свет, оно настигло милый Тору Мидгард.
Жара пала на мир, не пропадая ни днем, ни ночью, словно мидгардская луна была еще горячее, чем солнце. Реки высохли, а русла растрескались. Земля, пересохнув, превратилась в пыль и песок, не способный взрастить ни единого всхода. Истлевали деревья и травы, зверье, отчаявшись найти водопой и пищу, валилось и умирало, одним только падальщикам да насекомым позволяя выжить. Птицы падали с неба, как спелые плоды, оттого что им опаляло крылья.
Тяжелее всего приходилось людям. Они болели от скупой и дурной воды, слабели сердцем, сходили с ума от зноя. Целые племена блуждали в поисках любого самого крохотного источника и не находили его. Они копали друг другу могилы в белой пыли, потом перестали копать, и трупы, разлагаясь, отравляли живых. Мидгард погибал.
Я видел янтарные кошачьи глаза Хеймдалля, смотрящего на мир. Обычно бесстрастный, его взгляд был опасно близок к ужасу. Я видел Тора, когда тот возвращался по Радужному мосту: мрачнее тучи, злее молнии. Он вызывал грозу на одной земле, а другая иссыхала, окончательно обезлюдев. Ливень наполнял реку, а вода уходила в землю, снова оставляя растрескавшийся, сухой горячий ил. Он метался над пустынями, вращая молот, но дождевые капли испарялись даже не долетая до раскаленного песка.
- Я могу помочь тебе, брат, - говорил я, но он и не смотрел на меня, и не слушал. Только раз он отправился в Мидгард не один. Но взял он с собой Сиф.
Она сама предложила ему, так кстати отложив в сторону меч и вспомнив о своем предназначении богини плодородия и цветения. И вцепилась в него, как кошка, ступив за ним на Радужный мост.
А следующим утром она выходила из его покоев – ворот платья зашнурован небрежно и наскоро, волосы, ниспадающие до бедер, распущены и растрепаны, лицо пылает румянцем. Мидгард, больной, умирающий, просящий помощи, свел их вместе. Мидгард. Она скользила по коридору, и ее тихий довольный смех заставил меня скрипнуть зубами. Тор же, заметив меня, заговорщицки ухмыльнулся, подмигнул мне и запер свою дверь.

Легко ли вожделеть стихию, дочь Мидгарда? Легко ли справляться с жаждой обладания ею? Прощать ее, когда она подхватывает тебя, не спросив, хочешь ли ты быть подхваченным. Вырывает землю из-под ног, щит из рук и связные мысли из сознания и все это замещает собой. И все попытки освободиться не дают ровным счетом ничего, и остается только слушать, как стихия убеждает тебя: ты нужен, ты необходим, ты на своем месте, рядом.
В какой-то момент желание поверить становится сильнее сознания реальности, здравого смысла, инстинкта самосохранения. И тогда в тебя ударяет молния.
Не смей жалеть меня. Не смей плакать ни о чем, кроме своей жизни, иначе я осуществлю все твои страхи. Довольно и того, что я жалел себя столько лет, сколько не живет ни один смертный.
Прошло немало времени до того дня, когда я узнал, кто я. Тогда мне стало понятно, отчего Муспельхейм был так враждебен ко мне, отчего сила не слушалась меня, отчего огненным великанам вредила даже капля моей крови. Сыны Муспеля противны ётунам в сотни раз сильнее, чем асам. И те и другие знают это и не начинают войн друг с другом, понимая, что война погубит обе расы и ни к чему иному не приведет. Но это вовсе не значит, что обитатели прочих миров могут не только сосуществовать, но и смешивать кровь. Результат попыток ты видишь перед собой. Тебе нравится?
Когда Тора сослали в Мидгард, я не думал ни об освобождении от него, ни о том, каково ему там, ни о том, что на уме у Одина. Я успокаивал себя мыслью, что это всего лишь вспышка гнева, мимолетная, незначительная, что Тор вернется со дня на день, стоит только Фригг по-особенному взглянуть на Всеотца, а ему – шепнуть пару слов Хеймдаллю. Когда Один погрузился в сон, а Фригг передала Гунгнир мне, я заколебался между желаниями снова увидеть Тора и никогда больше о нем не вспоминать. Что дурного могло ждать его в Мидгарде, кроме последствий его собственной гордыни? Он не мог столкнуться ни с чем, кроме того, на что нарвется сам. Но он был рожден, чтобы править, а я – нет. Копье жгло мне руки. Фригг молчала. Я день за днем отгонял мысль о разговоре с Хеймдаллем, думая: что бы ни повстречал на пути Тор, это пойдет ему на пользу.
А он встретил тебя. Свалился на тебя всей своей неуемной сутью. И не пожелал отпустить. Ты мягко знакомила его с миром, который должен был выбить из него его самого. Ты каждый его шаг принимала как великое благодеяние себе, в то время как он жаждал только вернуться. Конечно, ты была нужна ему. Так же, как одинокое дерево на вершине холма нужно молнии.
Я знаю, что ты спорила бы со мной, если бы могла. Оттого я и заставил тебя молчать. В молчании легче думать, поэтому думай. Думай о том, правду ли слышала. И если нет, отчего так долго не получала вестей от него. Он был занят? Конечно.
Я видел его девять дней назад. Стоял с ним лицом к лицу. Он впервые встретил меня после того, как я упал с Радужного моста, но ни следа радости на его лице я не нашел.
- Ты скорбел? - спросил я.
Но, замолчав, увидел в его глазах не скорбь, а пиры, гимны и парады, показательные бои, утоленную похоть и спокойный сон.
- Все скорбели, - сказал он.
Так выглядит скорбь Асгарда.
Как выглядит Асгардский суд, тебе незачем знать. Достаточно того, что я свободен. Что я жив и, несмотря на то, что так тебя напугало, относительно цел. Отрадная мелочь, оттеняющая куда более важный факт.
Это латница из моей сказки. Смотри, пришлась точь-в-точь по руке. Я еще не опробовал ее, но собираюсь. Мне интересно, как она работает. Может ли она что-то еще, кроме как разрушать миры. Уверен, может. Я не стану выламывать кристаллы, а проверю всю ее мощь.
Но не на Мидгарде.
Почему же теперь ты не плачешь?

Не шевелись, Джейн Фостер. Я сниму с тебя свои путы. И, пока ты будешь разгонять кровь, бродя по нежилой комнате, сделаю нам кофе. Смертные любят его. Ты любишь кофе, Джейн? Это лучший, какой есть в Мидгарде.
Так мне сказали.