Переводчик: AVO Cor
Оригинал: “United we fall“ by thefirstwhokneels, разрешение на перевод получено
Фэндом: "Тор" (фильмы), скандинавская мифология и культура
Жанр: drama, angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Тор/Локи, Локи/Тор, Один, Фригг, ОМП
Категория: слэш
Размер: миди (18 911 слов в оригинале, 17 698 слов в переводе)
Размещение: только с разрешения переводчика
Предупреждение: горизонтальный инцест
Краткое содержание: Позже, когда Локи пытается определить точку отсчета, с которой все покатилось под откос, он думает, что все это, возможно, началось еще с самого начала. Началось невинно. Но невинность теряют, всегда.
Это эволюция (или деградация) отношений между Тором и Локи на протяжении веков.
Примечание 1: Примечания переводчика в конце текста (перевод из различных источников)
Примечание 2: работа с ЗФБ 2018 в команде WTF Loki 2018
Размещение: только с разрешения переводчика
ЧАСТЬ 2/4
XXIКак маленький грызун, родившийся и выросший в темноте, все, о чем он когда-либо мечтал – это свет, а Тор образец всего того, кем Локи не является.
От сияния его улыбки желудок будто проваливается в пустоту, Локи тянет к ней, хоть он и страшится ее власти. Она пульсирует волнистыми колебаниями словно мерцающее магнитное поле Мьёлльнира, словно землетрясения, которые он создает пробудившись – она пробирает Локи до костей, срывает с них плоть и сдирает кожу. Он не знает почему, не понимает, что все это значит. Он не может дать названия этому трепету струн своей души. Ему известно лишь одно: удушающая ядовитая горечь, когда улыбка адресована кому-то другому, любому, но не ему.
Он не хочет подобного пожизненного плена, вечно наблюдать за Тором, будто привороженный. Он всегда завидовал ему, теплу и золоту, и летнему голубому небу, стеблям сена, огню и теплу и жизни. Когда Тор рядом, ему никогда не холодно, никогда не страшно.
Но он видит себя глазами Тора: брат, который всегда полон недостатков, хилый, вечно отстающий, тот, кого он любит, потому что они семья, кого он привык любить на протяжении веков до того самого момента, пока не задастся вопросом, зачем он это делает.
Он видит, как это удобно Тору. В конце концов, разве можно оценить свет, если нет тени?
XXII
Когда Тор приходит к нему в комнату и рассказывает Локи, что последняя цитадель невинности пала и успешно завоевана, Локи только пожимает плечами. На его лбу морщинка, будто выжженный знак, будто тень от ожога на сердце.
- Пойди и найди еще одну, вместо того, чтобы хандрить тут, – перебивает он, у него кончается терпение притворяться, что боль не отдается в душе.
- Это будет бессмысленно. Я... все время… каждый раз… пожалуйста, не насмехайся надо мной за это, Локи, я знаю насколько это неправильно…
Тор делает шаг. Он возвышается в центре комнаты Локи, залитый светом факелов, установленных вокруг, множество его теней ложатся на стены, забираются в каждый угол и каждую щель, и Локи думает, что это правильно, потому что Тор часть всего этого каждой своей клеточкой и каждой жилой, каждым ударом сердца. Он видит, что-то гложет Тора и это заставляет Локи умолкнуть и выждать.
- Я думал о тебе.
Его сердце бьется о ребра с такой силой, словно хочет вырваться наружу, и на мгновение Локи желает, чтобы это произошло. Потому что сердца полны порока.
Едва разбирая, где сон, а где реальность, сквозь шум крови в ушах он думает, да, каждым ударом сердца.
XXIII
Щетина на подбородке Тора стала жестче с тех пор, как они, годы назад, прекратили прикасаться друг к другу. Она царапает кожу Локи, от нее немеют губы, и он думает, как его язык сумеет позже найти путь обратно, чтобы коснуться их, облизать, чтобы облегчить боль, и он улыбается прямо в поцелуе. Тор теперь совсем другой на вкус, более жесткий и отдает мускусом, и Локи с сожалением думает о всех этапах взросления, через которые проходил Тор, медленно превращаясь в идеал всех асгардцев. Он размышляет о том, как жалеет об утраченном шансе сравнивать каждый следующий этап с предыдущим, чтобы прослеживать разницу не только глазами, но и каждым нервным окончанием. И все же руки Тора так естественно ложатся на узкие бедра Локи, выступы костей попадают ровно в нужные впадины, и громкий сдвоенный стон такой же естественный. И правильный, наконец без привкуса горечи на языке.
Локи прикасается украдкой и разжигает огонь ловкими пальцами, так словно плетет заклинание, в каждом движении нежность и коварство. Сквозь надвигающееся возбуждение, сквозь застилающее разум неверие, что все это происходит, что тайные желания однажды могут исполниться, он точно помнит лишь одно: он ошибка. Что бы они ни делали вместе, это лишь докажет его неправильность и не испортит величие Тора. Он убежден, что бремя подобного греха со временем растворится в сердце Тора, тогда как его сердце оно очернит навсегда. Он на секунду задумывается о Мьёлльнире, будет ли могучий молот считать Тора все еще достаточно достойным, чтобы поднимать его.
Он задается вопросом, можно ли выдержать столь тяжелое бремя. Сможет ли он усовершенствовать искусство обмана до такого уровня, что будет лгать самому себе и все еще верить в это.
Он страшится того дня, когда Тор осознает, каков он на самом деле, насколько он искажен и грешен. Он хочет знать, возложит ли в тот день Тор всю вину на него за это извращение.
- Мы не должны этого делать, – говорит он. Его ладонь кружит по груди Тора, и это скорее обещание, нежели отказ. – Мы или боремся и похороним это навсегда, не позволив страсти разрушить нас, или же можем… нет, я не в силах даже произнести.
- Что? Скажи мне, Локи, потому что не прикасаться к тебе это не вариант.
- Уступить страсти. Но мы не можем так поступить, это не правильно!
- Локи… – руки Тора крепкие и сильные, но Локи ускользает, он может быть водой, он может быть южным ветром, когда захочет. – Только один раз, только один этот раз.
- Нет, Тор. Ты не можешь прикасаться ко мне. Это неправильно. Это безумие.
И каждое слове это ловко передвинутая фигура на доске, потому что еще десятилетия назад он узнал, что слова могут быть сильнее грубой силы. Слова могут создавать и разрушать королевства, они могут развязывать войны и так же легко прекращать их. Он знает, что Тор слышит лишь одно, что ему не разрешено прикасаться. А Тор никогда не мог держаться подальше от того, в чем ему отказали.
- Мне плевать. Мне все равно, – бормочет Тор ему в шею.
Слова еще не упали на дно разума Тора, это может занять столетия, но однажды они там будут, Локи знает, что они достигнут дна. И когда это случится, они пробудят сожаление.
Но сейчас, в этот искусно спланированный, наполненный ложью миг, Локи закрывает глаза и представляет, что это означает: Мне все равно, даже если ты ошибка.
И он понимает, что отдал бы все, лишь бы это было правдой.
XXIV
Его ногти впиваются в спину Тора, но тот, кажется, не против. Возможно, он даже хочет каких-то отметин, чтобы запомнить эту ночь, сокровище, которое он будет ревностно хранить от всех остальных, так же как Локи хочет его крови под своими ногтями – красные полумесяцы, которые он вычистит позже.
Локи хватается за изголовье, на мгновение его глаза закрываются от сладкой смеси боли и наслаждения. Его горло настолько пересохло, что он сомневается, сможет ли издать хоть один звук. Он до сих пор ощущает вкус Тора у себя во рту, и с возбужденным урчанием он проводит языком по чувствительной плоти и прикусывает внутреннюю сторону своих губ, чтобы сдержать стон, когда он думает о том, как он получил его. Тор толкается в него с особенной смесью нежности и грубой силы, и Локи не может отвести от него взгляд, от его позолоченной солнцем кожи. Мышцы на его руках и торсе сокращаются и расслабляются, и сокращаются снова, и это прекрасно, под ними волнами перекатывается сила. Тор не отпускает его взгляд, даже в тусклом свете Локи может уловить прозрачную синеву его глаз и невысказанная любовь, что связывает их, сжимает ему сердце. На губе Тора капелька крови, он закусил ее чтобы не кричать слишком громко, и Локи натягивается как струна, чтобы приподнять голову и слизать её, выпить кровь, которую они делят на двоих в своих венах. Словно горячий источник его греет мысль, что это ради него Тор пустил свою собственную кровь. И он уже близок к тому, чтобы понять это стремление, эту извращенную тягу. В этот миг он не отдает себе отчет, как точно это описывает их отношения и как это повлияет на них в дальнейшем.
Он уже один раз кончил Тору в кулак и сомневается, что сможет достичь разрядки еще раз, но как раз тогда Тор неожиданно попадает в чудесную чувствительную точку внутри него и звезды вспыхивают за его веками. Это словно медленно нарастающее давление, что постепенно и уверенно рвет его тело на части, удовольствие, которое устраивает короткое замыкание и взрывается в его нервных окончаниях. Его первый оргазм был коротким и острым, как игла, пронзающая мыльный пузырь, но этот совсем другой. Более того, он даже не уверен, сможет ли тело выдержать его, этот оргазм словно прибывающая вода заставляет Локи медленно захлебываться. Он не осознает всех тех звуков, протяжных гласных и согласных, которые вырываются из его рта и не имеют ни малейшего смысла. Где-то за пределами своего сознания он ощущает руку Тора, обвившую его член, и он шлепком отталкивает её, потому что так все закончится слишком быстро. Он хочет, чтобы его клетки медленно плавились от жара, хочет непрерывного распада на части, даже если это опустошит его разум навсегда. Он выгибает бедра под таким углом, чтобы головка члена Тора продолжала тереться об эту точку каждый раз как тот движется внутрь и наружу.
XXV
С губ Локи срывается вздох, но не струится дальше, а задерживается вокруг его рта долго, как дым, который не рассеивается, и в звуке Тору слышится слово, так похожее на настоящее: “Брат.“
Оно тише шепота, оно погибает прежде, чем полностью появляется на свет, но его эффект застает Тора врасплох. Его тело содрогается, он знает, что он близко, так близко, и все же, какая-то часть его желает никогда не достигнуть финала. Он чувствует взгляд Локи. Его рот приоткрыт, а глаза расширены будто в постоянном страхе. На его лице выражение тихой боли, оттененной чем-то еще, что Тор не может назвать никак иначе как блаженство. Его тело содрогается в спазмах, и по одному взгляду на его лицо, по изгибу его спины Тор знает, Локи кончил во второй раз. Одной рукой он держится за кроватный столбик так, что побелели суставы, потому что ему кажется, будто это его единственный спасательный круг, и если он крепко за него не ухватится, то утонет в волне белого, пенного, бурлящего удовольствия.
- Брат, – звучит снова, и ни один не уверен, кто произнес это, возможно, никто из них, возможно, оба.
Тор запрокидывает голову, вбиваясь все сильнее, вбиваясь словно сумасшедший, накатываясь на Локи, словно приливный вал, сухожилия и вены проступают на его шее, и он воет на одной ноте, которая звучит так, будто из его горла вырывается ветром древний плач.
- Локи! – И имя брата срывается с его губ как молитва, и Тор повторяет и повторяет его, пока сам срывается внутрь него, повторяет даже потом, когда они неподвижно лежат друг на друге, потому что ничего не может с собой поделать, это волшебное слово, четыре буквы, которые принимают форму самого совершенного создания во всех Девяти Мирах. – Локи. Локи. Локи!
И на миг он каменеет от понимания, что его сердце будет срываться каждый раз при звуках этого имени, потому что так и есть, они действительно безупречны и невыносимо прекрасны.
Так как сейчас больше никогда не будет, внезапно понимает он, и будто сами по себе его руки обвиваются вокруг Локи, словно тот собирается ускользнуть от него. Эти мгновения, эти безмятежные дни – они пролетят и больше никогда не вернуться.
Где-то в самом своем нутре он чувствует, как надвигается тьма, которая больше не уйдет, что этот миг особенный, и подобной чистоты, подобной невинности больше никогда не будет. Под покровом ночи вместе с одеждой они освобождаются от страхов и тревог и от всего, что они при свете дня считали неправильным. Сейчас это просто Локи и Тор, просто двое сердец, которые не боятся отважиться на что-то большее. Это так легко в священный ночной час. Тор не желает думать о наступлении утра, о просачивающемся сквозь занавески свете, о смешанном дыхании, о бедрах и пальцах, пойманных в ловушку между простынями в результате действий, неприемлемых между двух братьев. Он не хочет думать о сожалении, о скрытности, о лжи, об отрицании.
Есть ночью что-то такое во взгляде Локи, что сковывает льдом сердце Тора. Что-то эфирное, зыбкое, что-то неуловимое, не принадлежащее этому миру. Что-то поющее о потере, о героях, преследующих тени, любовниках, превращающихся в камень, в бесплодные деревья, в свет, насмешливо струящийся сквозь ветви. Он думает, что Локи мог быть ими всеми, тенью под скалой, росой, высыхающей под солнечным светом. Это влечет его к Локи: горькое знание, что он никогда не сможет узнать его полностью. Владеть им полностью. Вероятно, даже не сможет удержать его навсегда.
По ночам, когда единственным источником света служат мерцающие звезды и их отблески в золотых шпилях, Тор видит неизбывную тьму и непрерывную рябь страданий под слишком бледной кожей; кожей, которая поглощает свет, и тот превращает ее в слоновую кость и алебастр, раскрашивает ее фиолетовыми тенями, в зеленый и серый, и голубые вены несут в себе боль и обиду и столько одиночества, что Тор никогда даже не мог себе представить, что столько может вообще существовать. Он зарывается пальцами в мягкие, нежные как хлопок волосы, и они обвиваются вокруг его запястий, эти змеино-шелковые, вороново-черные оковы, и Тор заставляет себя поверить, что они приковывают Локи к нему так же крепко, как он сам прикован к Локи.
В этот миг он понимает, что так будет всегда: он будет смотреть на Локи, даже когда его веки сомкнуты, потому что он просто не может не смотреть на него; прослеживать взглядом изгибы тела и голубые вены и абсолютную белизну в мазках лунного света, и каждый раз в его груди будет та же дрожь.
Внезапно он приходит к убеждению, что они будут заниматься этим многие, многие годы, и не важно, что он сказал перед этим, не имеет значения ни ложь, ни гложущее чувство вины, которое приходит с рассветом, они наверняка будут делать это целую вечность, даже когда все это начнет загнивать, даже когда это будет приносить больше боли, нежели удовольствия, потому что они не могут вырваться из этого замкнутого круга. Эта мысль в какой-то мере утешает, и Тор понимает, как все искажено, как отвратительно, порочно и разрушительно.
Возможно, это тот момент, когда он должен остановиться и развернуться, и уйти прочь, прежде чем станет слишком поздно, но вероятно уже слишком поздно. Вероятно, всегда и было. Потому что под слоем вины и грязи, что-то с щелчком встает на свое место, когда он обретает дом, проскальзывая внутрь своего брата.
Глава 3: Притяжение
XXVI
- Я скучаю по твоим историям, – бормочет Тор в подушку. Его кожа излучает жар в вечерних сумерках. – Ты их больше не рассказываешь.
Локи глядит в темноту. Они были разными, эти двое детей, делящие одну комнату на двоих и не ложащихся допоздна, чтобы поделиться секретами в темноте. Он привык рассказывать Тору истории, которые он полу-слышал, полу-придумывал, и Тор любил их больше, чем любые другие. Он помнит эти ночи, ритм дыхания Тора; именно Тор всегда засыпал первым, а Локи слушал его дыхание еще долго, прежде чем тоже погрузиться в сон, нить небылицы обрывалась на полуслове. Позже он скучал по этому звуку еще очень долго, когда они перебрались каждый в свои личные покои.
- В Мидгарде рассказывают одну историю, – неспешно говорит он. Его пальцы лениво проводят две линии на груди Тора. – Про две великие реки. Одна течет из далеких земель, ее вода темна, поток мощный и непрерывный. Она берет свои истоки в прошлом и пересекает скалистые земли, у ее русла строгие пределы, а течение неизменно и неумолимо. Вторая вьется среди болот и тенистых лесов, над ее поверхностью стелется туман и стекает каплями с когтистых ветвей. Она быстро исчезает во мраке впереди, когда вливается в будущее. Они встречаются там, где еще ничего не определено, где все сущее живо и в то же время мертво.
Дыхание Тора овевает его лоб, и Локи думает: о, как я по этому скучал.
- Если испить из первой реки, то вспомнишь и узнаешь все, что когда-либо было известно в мире. Вторая же – река забвения. Души умерших пьют её воду, чтобы забыть свою прошлую жизнь.
- Какая странная история, – бормочет Тор. Его рука игриво обвивает плечи Локи. – Я знаю, что ты бы испил из той, которая сделает тебя всезнающим. Но тогда что бы ты делал со всеми своими книгами?
Локи хихикает и тычет Тора в бок. Тор перекатывается и утыкается лицом в изгиб его руки.
- Кто же добровольно станет пить из второй реки, в любом случае? – спрашивает он, и Локи может лишь пожать плечами.
XXVII
Всем известно, что он умело обращается с оружием дальнего боя, что он смертельно опасен с кинжалами и с копьем. Он знает, что это считается меньшей заслугой, нежели владение мечом или булавой, или умение наводить страх в рукопашном поединке. Его уклончивые движения на тренировочной площадке вызывают неодобрительные взгляды. Даже у Тора иногда такой же вид, и это всегда приводит Локи в отчаяние, толкая его за границы собственных возможностей до тех пор, пока зубы не прокусывают мякоть губ до крови, пока его мышцы не начинают гореть огнем, а сухожилия не дрожат на грани разрыва.
При свете дня они дерутся и борются, нанося друг другу удары и порезы, которые они зацелуют и обласкают ночью. Когда они тренируются вместе, Тор всегда останавливается, останавливает себя перед последним завершающим ударом, прежде чем он может ранить Локи.
Он не знает, что именно этим он и ранит его больше всего.
XXVIII
При всей той магии, которой Локи владеет, есть кое-что, что он никогда не сможет наколдовать. Можно поменять форму, исказить, превратить в нечто другое, возможно изменить что угодно, но нельзя создать вещь из ничего. Он не может посеять семена зависимости в Торе. Он не может наколдовать в нем настоящую любовь.
Иногда он обдумывает эту навязчивую мысль, эту одержимость, голод, который грызет его кости, жажду схватить Тора, удержать его, разорвать на части и сожрать. Он задается вопросом, можно ли считать истиной саму идею, что если он завладеет Тором, он будет на волосок ближе к самой сущности Тора, к тому, чем Локи никогда не стать самому.
XXIX
У них гости из Альвхайма. Большой зал полон, а Тор пялится на него не скрывая интереса. Словно внезапный удар кинжалом страх пронзает внутренности Локи. Этот честный дурак разоблачит их грех своим простодушным поведением и сведет на нет все гигантские усилия, которые Локи приложил, чтобы сохранить это в тайне.
В известных ему землях магия сейд, которую он рискует практиковать, если и не запрещена, то по меньшей мере к ней относятся с подозрением. Он изучает старые фолианты, которые нашел в дальних альковах библиотеки, когда спустился вниз извилистым коридорами, по которым столетиями никто не ходил, он открыл город внутри города. Время здесь движется с иной скоростью, и когда он впервые отважился отправиться в залы, наполненные позабытыми знаниями, поиски обратной дороги заняли всю ночь. Он знает, то что он ищет не просто забыто, а вообще никому не известно. Укрываться от чужих взглядов – этим умением он овладел следуя указаниям в старых гримуарах. Быть невидимым даже для глаз Стража Врат, для самого Всеотца – это то, чего он раньше никогда не делал.
Сказано, что их личные покои, которые теперь становятся свидетелями поступков самой примитивной природы, укрыты от взора Хеймдалля, но все же Локи не доверяет этим словам в полной мере. Он не может подвергать собственную жизнь, жизнь Тора такой опасности.
Нет никаких гарантий, что это можно воплотить в реальности, но с терпением и стойкостью он втайне экспериментирует, искажая тело и разум до неузнаваемых форм, потому что они оба совершают непростительное мерзкое действо. У него не хватает храбрости представить, как Один воспримет известие о низменных желаниях, которые приводят его сыновей в одну постель.
А сейчас этот глупый болван в простоте своего ума разрушит все, над чем он так тяжко трудился.
Это всегда ставило его в тупик, то как Тор носится все время со своими чувствами, словно с драгоценностями, которые он завоевал в бою, а теперь забрал с собой домой, чтобы показать асгардцам, чем он смог завладеть. Он прикрепляет их на свой шлем словно красный плюмаж, покачивающийся над головой. Он выставляет напоказ не только свой гнев, но и свою печаль, а также свое разочарование, свою радость и страсть, свою боль, и он не считает это слабостью. Он не думает, что это то, что стоит скрывать, о чем нужно лгать, чтобы защитить себя, и Локи завидует ему. Завидует его наивности, его – и с ним это случается впервые – храбрости.
XXX
Они думают, что он ищет уединения, чтобы избегать людей, но они забывают о древнем нетронутом знании, скрытом в природе. Потерявшись в собственных мыслях, он уходит далеко в лес, и пребывает в благоговейном восторге от природы, часами напролет наблюдая за птицами, собирая травы, грибы и ягоды, безымянные коренья, применения которым больше никто не помнит. Он делает заметки, исписывает длинные свитки результатами своих наблюдений: о растениях, которых избегают все животные, о других, которые они собирают и прячут в своих норах. Иногда он спит в лесу, постелью ему служат мох и ветви и ароматные листья, а колыбельной – песня соловья, и животные не причиняют ему вреда. Сойки оберегают его сон, и их свист разбудит его, если что-то случится, но всякие твари тоже избегают его.
Он бог природы, он здесь дома.
XXXI
Он знает, что наконец достиг успеха еще прежде, чем спускается к Биврёсту, чтобы испробовать заклинание на Хеймдалле. Оно срабатывает. Он совершил то, что не удавалось прежде никому, и на мгновение он застывает там, глядя Стражу Врат прямо в глаза, и в его голове роятся бесчисленные возможности, которые перед ним открывает это новое умение.
Полосы Радужного моста вибрируют под его ногами, и он думает, что он уже не тот хороший мальчик, которого Хеймдалль однажды предупреждал. И снова ему им не стать, больше никогда, не с этим знанием.
Он хочет рассказать кому-нибудь, рассказать Тору, рассказать своей матери, его сердце на грани того, чтобы взорваться, но это победа для одного. До него медленно доходит, что подобное оружие никогда не должно быть открыто миру.
XXXII
Они оба знают, что если что-то взаимно, оно не обязательно оправдано или тем более праведно.
Тем не менее, есть в этом ощущение правильности и естественности. Как будто они делали это веками, в прежней жизни, и даже до нее, в жизнях, о которых у них не сохранилось воспоминаний, но ощущения остались, инстинкт влечет их друг к другу и они найдут друг друга в каждой жизни, которая может быть в будущем, в жизни после этой, и в следующей за ней.
Тор глядит на пряди волос, черную паутину, раскинувшуюся по его грудной клетке, как настоящая сеть паука, которую, и он это знает, его брат сплел вокруг него – звучит пугающе, но вокруг его сердца тоже. Щека Локи идеально ложится в выемку на его груди.
Тонкие губы движутся, Локи шепчет в тишине, теплый воздух бесшумно вьется над остывающей потной кожей Тора, и дрожь бежит вслед за ним. Тор думает, что это тепло – тоже магия, просто другого рода, приворот на его сердце, который соблазнил его и совратил. Посадил его сердце в клетку навсегда. Для этого Локи не нужно плести заклинание, размышляет он. Локи украл его сердце еще тогда, когда Норны только начали ткать нити их Судеб.
Это не беспокоит его. Не сейчас. Ни даже позже, это чувство ближе к беспомощности, нежели к сожалению. Он никогда не сожалеет.
Он считает, это печально, что Локи не знает, что Локи никогда не узнает, никогда не поймет, что ему не нужно колдовать, не нужно строить козни и плести интриги, ни постоянно что-то доказывать самому себе. Ему не нужно держать Тора, впившись в него всеми десятью ногтями, отчаянной крепкой хваткой, словно это Тор может развеяться дымом и искрами по одной лишь своей прихоти. Невзирая на все продуманные схемы и ловко сплетенные слова, которыми он владеет как оружием, Локи может быть иногда удивительно глупым, и Тор находит это настолько же тревожным, насколько и забавным.
- Хотел бы я понимать магию, – роняет он в тишине. Но на самом деле он имеет в виду: хотел бы я понимать тебя. Возможно это глупая мысль, но иногда он думает, что если бы он владел магией, он бы подобрал ключ к Локи.
XXXIII
Он превзошел ее. Это опустошающее, пугающее, ужасное чувство. Оно возникает и тогда, когда он смотрит на все с точки зрения фактов. Он знает точно, что хоть это и правильно, это не должно было произойти вот так.
Фригг одна из величайших ворожей в Асгарде; ее магия утонченная и мягкая, но в то же время наводящая ужас, когда в этом возникает нужда. Она удерживает идеальный баланс между крайностями, которых ее силы могут достичь, это идеал, который требуется Асгарду.
Он не был уверен, что сможет достичь этого, несмотря на все свои умения. Есть масса вещей, о которых он до сих пор ничего не знает, вещей, которые он намерен узнать, даже нарушая равновесие, и он не сомневается, что это вызовет беспокойство и неодобрение, но ничего не может с этим поделать. Жажда терзает его, гложет изнутри, это стремление расти, буять, как сорная трава, неухоженная и дикая, без всяких ограничений. Это единственная свобода, которую он знает здесь, увязнув в статусе, который был ему присвоен еще до рождения, в теле, которое не дотягивает ни до каких стандартов. С сердцем, предающим его собственную волю и тянущимся к тому, кого ему нельзя заполучить, которого он никогда не получит полностью, по-настоящему.
Это единственная свобода, которую он когда-либо получит.
XXXIV
Он смотрит вниз, между их тел, зачарованный зрелищем члена Тора, исчезающего в нем, мыслью о глубине, в которую тот погружается, и это вызывает чувство, от которого перехватывает горло. Он любит это так сильно, но думает, что возможно он не должен так делать. Он думает, что каждый толчок, который превращает его в примитивное, голодное существо, не должен наполнять его таким огромным удовлетворением, но это ширится в животе и просачивается глубоко в сердце, словно драгоценное зелье.
На поверхность всплывает старое воспоминание. В глубине души его терзает вопрос, словно заноза под ногтем, маленькая, но раздражающая. Вопрос застревает в зубах, забивает горло, мешая дышать, пока наконец не вырывается:
- Я стал тем, кого называют аргр? (2)
Тор прекращает двигаться, замирает глубоко в нем. Сквозь мокрые пряди, падающие на лицо, он глядит на Локи немигающим взглядом.
- Если ты делаешь это по любви, это нельзя клеймить как эрги.
Локи позволяет Тору приникнуть к нему в поцелуе, его разум хватается за то, что Тор не способен на ложь.
Только его сердце бьется в другом ритме.
XXXV
Он не знает, когда стало легче облекать слова в иные одежды, чем те, которые должны быть на них, с тех пор ложь стала легче срываться с его языка, чем правда. Это стало его второй натурой, и едва ли есть улыбка или жест, которые он показывает миру, без сложной схемы, таящейся под ними, без скрытого мотива или плана.
Иногда он выдает наружу тяжелую правду, которая звучит как легкая ложь, и это единственный известный ему способ признаться в чем-либо.
- Я люблю его нежнее, чем любой из вас, – говорит он друзьям Тора и прячет свое сердце за недоверчивым изгибом их бровей.
А иногда он целует Тора так, словно пытается вложить правду в рот Тора, правду, которую он не в состоянии сказать, правду, которую он искривил и изменил столько раз, что сам уже больше не помнит ее настоящую форму.
XXXVI
Когда они были детьми, они обнаружили подземелья под цитаделью. Локи знал их прошлое, знал рассказы о подземельях, где каждый закоулок, каждая арка имела свою собственную историю, ужасную историю, жуткую сказку. Тору нравились такие уроки истории гораздо больше, чем уроки их наставников. Коридоры вились лабиринтами, но Локи знал их как свои пять пальцев, и Тор много раз думал о том, что если Локи бросит его здесь, его найдут намного позже, чем он умрет от жажды и голода. И все же он следует за Локи, всегда следует и никогда не задает вопросов – он иногда размышляет, что это очень символично, как он будет всегда следовать за Локи, всю свою жизнь, участвовать во всех интригах, всех шалостях, следовать на длинной привязи своей любви. Может быть он действительно дурак, как Локи и говорит, но он позволит Локи вести себя, пока все не закончится смертельной раной в сплетении белых нитей лжи, веселья и похоти.
Позже они отдаляются друг от друга. Он хочет прекратить это, хочет встряхнуть Локи и спросить у него, замечает ли он это, растет ли дыра и в его груди, но он страшится ответа. Они всегда были словно два небесных тела, движущихся по своим орбитам вокруг друг друга: и как есть на самом деле, Тор следует за ним, или Локи следует за Тором, он ни за что не смог бы ответить. Возможно, оба варианта. Он всегда верил, что это никогда не изменится, это нельзя изменить, потому что судьба предначертала им этот путь. Планеты могут сойти с орбиты лишь со взрывом и опустошающим катаклизмом.
Иногда Локи сбегает в подземелья под дворцом, чтобы заняться магией, спрятаться от мира, спрятаться даже от Тора. Но Тор отыскивает его здесь и останавливается за углом, чтобы посмотреть, как Локи практикуется, послушать его голос, когда тот стекает со стен, словно холодный конденсат, который циркулирует в закрытом пространстве, пойманный там навсегда, являясь его неотъемлемой частью. Когда его обнаружат, а его всегда обнаруживают, они сольются в тенях ниши и погрузятся в тела друг друга, подталкиваемые желанием, и Тор увлечет своего брата туда, на сырой холодный пол, чтобы получить компенсацию за каждый час, который Локи провел там без него.
В подземельях нет ни звуков, ни естественного освещения. Этот мир живет сам по себе, вне корней и ветвей Иггдрасиля, и в эти благословенные часы они могут позволить себе верить, что во всем мире их лишь двое: Тор и Локи в пустом мире, и этот мир идеален. Подобная мысль полна боли, и она рвет сердце: они смогут мирно жить только если вселенная погибнет, когда не останется жизни кроме растений и животных, планеты завершат свой путь по орбите, звезды вспыхнут последний раз перед тем как остыть. Лишь в подобных крайностях они могут найти безупречность, которую разделят на двоих.
XXXVII
За его спиной начинают шептаться. Сейд вьется за ним, словно поднятая шагами пыль, и он узнает, насколько это отвратительно. Он практикуется вместе с Фригг в уединенных потайных местах ее сада, или сам в многочисленных убежищах, которые он обнаружил в своих скрытных путешествиях по Асгарду, безрассудно решив держаться подальше от людей. Теперь он стал умнее, он видит преимущества в том, чтобы затеряться среди них. Он пришел к выводу, что для того чтобы обмануть их, перехитрить и манипулировать ими, он должен знать их природу.
Каждое оскорбление отдает горечью в животе, и он ведет себя с каждым насмешливо, оплетая их словами своих песен и скользко-ехидных колкостей, выплескивая обиду на тех, кто достаточно остер умом, чтобы понять его. Они не понимают сперва, они не ожидают, что сын Одина, придворный шут, нанесет ответный удар и высечет их имена в вечности своими песнями. Они не ожидают, что младший сын, который не удался как мужчина, будет таким дерзким. Он наблюдает как тупое опьянение сменяется пониманием, и его затапливает восторг столь острый, словно кончик ножа.
Он облизывает губы, пытаясь поймать вкус ликования и ожидая почувствовать медный привкус крови, но обнаруживает вместо этого горечь яда.
XXXVIII
Люди сами строят себе клетки. Клетки из множества вещей, условностей, ожиданий, из вины и любви и страсти, из всего, чем они хотят обладать. Он держится на расстоянии от всего этого, отбрасывает любые привязанности (кроме одной конкретной, ее отбросить он не может) поэтому ему не приходится беспокоиться о потерях, но это одинокая жизнь. Как это ни парадоксально, размышляет он, свобода и есть его клетка. Он бегает в ней по кругу, кусая сам себя за хвост.
XXXIX
На границе с Йотунхаймом какие-то небольшие стычки. Варги (4) рискнули спуститься вниз с ледяных холмов на богатые тучные поля вдоль границ и устроили бойню, разорив запасы и уничтожив урожай. Тор просто помешан на том, чтобы взглянуть на это лично, у него просто руки чешутся испробовать себя в настоящих битвах, а не только в тех, что ограничены тренировочной площадкой. Локи присоединяется к нему по той же причине, но с другим оружием, и это первый раз, когда он использует сейд для оказания поддержки в битве. Он смотрит на выражения лиц их друзей, вес его слова сравнялся с ударом их оружия, и видит желание, всегда желание.